Заир / The Zahir

file

Новый роман Коэльо мне совершенно не понравился. Однако за четыре дня, что я мурыжил небольшой томик «Заира», я, к собственному удивлению, проникся уважением к литературным дарованиям автора. Точнее — его умению просчитать будущую судьбу своей книги. В тексте он не раз повторяет, что, дескать, критики будут писать нелестные отзывы, а читатели — сметать с прилавков основной и дополнительные тиражи. Что ж, не буду обманывать ожидания автора и сдержанно поругаю очередную нетленку, вышедшую из-под пера несомненного мастера интеллектуальной сублимации.

Сюжет первой книги «Заира» прост до безобразия: известного писателя бросает жена, и он начинает многолетние поиски любимой Эстер, попутно разбираясь со своими чувствами к ней и к жизни вообще. Намеченный в самом начале книги детективный сюжет по ходу повествования распадается, и ему на смену приходят психологические этюды из жизни безымянного героя (читай — самого Коэльо). Этот аспект, пожалуй, определяющий для всего романа, являющегося, в определенном смысле, вариациями на тему биографии автора и его предыдущих текстов (например, «Паломничества»).

По сути, в своем романе Коэльо еще раз повторяет сформулированный Достевским тезис «страданиями душа совершенствуется» и на протяжении трехсот с лишним страниц разматывает спутанный клубок этих самых страданий. Делает он это с чувством, с толком, с расстановкой, почти так же, как и немецкие романтики, работавшие в жанре Buldingsroman.

И если с формой «Заира» все более-менее ясно, то его содержание — та самая вода «во облацех»: темная и невразумительная. Более того, текст чуть ли не сопротивляется прочтению, растворенная в нем «бытовая семиотика» (поиск героями знамений) создает прямо-таки патологическую атмосферу. Чтение и декодирование знаков превращается в настоящий фетиш или даже какой-то языческий культ, уходящий корнями в мировоззрение казахских кочевников. Да-да, гордые сыны степей играют в романе далеко не последнюю роль, они открывают главному герою глаза, помогают найти утерянные жизненные ориентиры. На этом фоне даже извечная кастанедовщина Коэльо вынуждена потесниться.

Биографичный герой Коэльо увлечен чтением явных или надуманных знаков таким образом, чтобы превратить самою жизнь в художественный объект, то есть в конкретный роман, «Заир». Фактически автор ставит под сомнение мимесис, одну из основных категорий аристотелевой поэтики. При этом он вовсю пользуется инструментарием новейшей литературы, словно планомерно следует сформулированным американским исследователем Ихабом Хассаном признакам постмодернового текста.

Это прослеживается уже в названии, заимствованном из одноименного рассказа Борхеса. Коэльо продолжает его мысль о том, что «Заир» — это навязчивые воспоминания и навязчивые чувства, от которых трудно, почти невозможно, избавиться и которые преследуют тебя годами.

Нарочно справился в специальной литературе и выяснил, что арабское слово «захир» в значении «явный», «буквальный», «очевидный» — это одно из имен Всевышнего. Так что нечего удивляться, что роман с таким названием запретили к распространению в Иране. Коэльо еще легко отделался — Салмана Рушди, его коллегу по писательскому цеху, на родине вообще приговорили к высшей мере.